Джефферсон Дэвис – наш величайший герой

Грэйди МакУайни, директор Лиги Юга

Во время Войны за Независимость Юга и после нее Джефферсона Дэвиса обвиняли в самых разнообразных злодеяниях. Среди его обвинителей были не только янки, но северяне упорнее и активнее нападали на Дэвиса. В одном из этих оскорблений - письме, украшенном рельефом американского орла, давящего «отделение» и гордо держащего в клюве флаг США с надписью «Смерть предателям» – житель Нью-Йорка писал: "Джефф Дэвис, проклятый предатель, вот американская красота – одно из величайших сокровищ, когда-либо развевавшихся над твоей грешной головой. Я хочу, чтобы ты смотрел, что на нем написано и думал обо мне – смерть отделению и смерть всем предателям своей страны – вот как я считаю. Без уважения ваш, так как я никогда не смогу уважать предателя своей Страны, проклятого предателя". Тот же взгляд на Дэвиса как на "одного из величайших предателей в нашей истории" высказывали с тем же пылом много лет спустя Теодор Рузвельт и профессор Гарвардского Университета Альберт Т. Перкинс.

Дэвис был и остается для северян воплощением зла. Последующие поколения либеральных прогрессистов считали его американским Гитлером. Сразу после Войны за Независимость Юга власти янки посадили Дэвиса в тюрьму и держали его там два года без суда, пытаясь обвинить его в убийстве Линкольна, намеренной жестокости к пленным федералам и предательстве. И хотя суд так и не состоялся, и Дэвис не был обвинен ни в одном преступлении, его изрядно поливали грязью в северной прессе и с трибун. Во время войны и после New York Times представляла его убийцей, жестоким рабовладельцем, чьи слуги сбежали, лжецом, хвастуном, фанатиком, признанным неудачником, злодеем, политическим авантюристом, защитником изгоев и преступников, пьяницей, отвратительным обманщиком, поджигателем, преступником, радовавшимся убийству Линкольна, мужем-подкаблучником, человеком настолько бесстыдным, что пытался избежать ареста, переодевшись женщиной, сторонником заговоров с целью убийства, солдатом, не признающим субординации, любителем поспать и злостным симулянтом.

Антидэвисовские настроения не ограничивались рамками газетных разговоров. После войны жители Сакраменто, Калифорния, верные своей традиции бдительности, повесили чучело Дэвиса. Несколько месяцев спустя сенат Канзаса постановил повесить его лично. Более чем через десять лет после окончания войны широкая оппозиция препятствовала его выступлениям на Севере. В 1876 году один янки, редактор газеты, ответил на вопрос, следует ли амнистировать Дэвиса, решительным "нет"; а в 1880 году в Мэдисоне, Индиана, человек, поднявший тост за Джефферсона Дэвиса, был застрелен.

"Злоба и клевета истощили свою власть над Вами", - так один южанин пытался подбодрить постоянно критикуемого президента Конфедерации. В конце девятнадцатого века обозреватель заметил: "Мне кажется, никогда не было такого, чтобы целый народ больше желал наказать одного человека так, как народ Севера желал наказать господина Дэвиса за приписываемые ему преступления". Даже через двадцать лет после смерти Дэвиса еще распространялись памфлеты, обвинявшие его в убийстве Линкольна; в New York Times была опубликована статья, обличавшая намерение одного южанина пожертвовать средства на серебряный сервис с портретом Джефферсона Дэвиса, выгравированным на каждом предмете, для нового линкора "Миссисипи". Прошло более ста лет, прежде чем Конгресс Соединенных Штатов официально простил Дэвису то, что он был президентом Конфедерации.

Ни одному из лидеров Конфедерации не пришлось ждать официальной или неофициальной реабилитации так долго. К началу двадцатого века Роберт Э. Ли, величайший убийца янки, стал национальным героем, ему были прощены все грехи, и вскоре его сочли настолько безобидным, что правительство разрешило помещать его портрет в южных государственных школах рядом с портретами Вашингтона и Линкольна. В дни моей юности многие школы на Юге были названы в честь Джефферсона Дэвиса, но с тех пор большинство из них, если не все, были принуждены поменять название, чтобы оскорбить президента Конфедерации.

Такие попытки обесчестить его беспокоили даже тех южан, которые никогда не считали себя его "особыми друзьями". "Я никогда не считал его очень великим человеком, или лучшим президентом, который мог быть у Конфедеративных Штатов", писал Джон С. Уайз. "Но он был нашим президентом. Какими бы ни были его недостатки, он был смелым, честным и верным сыном Юга. Он сделал все, что смог и что было в его силах для дела Юга. Он, будучи ничуть не хуже всех нас, был вынужден страдать за нас больше любого другого человека в Конфедерации. И, несмотря на это, он до самой смерти с честью и достоинством нес груз возложенных на него обязательств. До сих пор я не могу спокойно слышать, как кто-нибудь пренебрежительно говорит об этом человеке, который был безоговорочно предан делу, ради которого он жил и за которое умер, и который был безмерно выше своих клеветников", признавался Уайз.

Дэвис знал, насколько его не любили. Он отказался от приглашения посетить Север в 1875 году, объяснив это тем, что "необоснованные предрассудки против меня настолько сильны в вашей части страны, что им трудно противостоять". "Демагогам, которые все знают лучше всех, было легче распалять и поддерживать страсти войны, персонифицировав идею о том, что я спровоцировал и разжег эту войну".

У янки были и более веские причины проклинать Дэвиса. В конце концов, он всем сердцем поддерживал символы южной порочности, обесславленные военной силой союза – рабство, права штатов, отделение от союза. Дэвис защищал рабство; говорил о федеральном правительстве, что оно "не обладает собственной властью, а все полномочия, которыми оно обладает, были делегированы ему штатами"; и он столь же активно отстаивал легитимность и необходимость отделения. "Целью черных республиканцев является не дать нам пользоваться нашими правами в составе Союза и не позволить нам мирно выйти из него", заявлял Дэвис в январе 1861 года. "Если бы даже не было другой причины, этого было бы достаточно для оправдания отделения любой ценой". Несколькими днями позже он писал своему старому другу президенту Франклину Пирсу: "Штат Миссисипи, не по собственному выбору, но по необходимости, решил начать процесс отделения. Те, кто заставили Миссисипи сделать такой выбор, угрожают лишить штат права требовать, чтобы правление основывалось на согласии управляемых"

Нелицеприятные сравнения Дэвиса и Линкольна, производившиеся во время и после войны некоторыми иностранцами, еще больше усугубили раздражение северян. Уильям Ховард Рассел, например, опубликовал дневник, в котором упоминалось о таком нелестном контрасте: "[Дэвис] безусловно очень сильно отличается от господина Линкольна. Он похож на джентльмена". Или возьмите замечания Перси Грега, чья книга "Tribute to Confederate Heroes" вышла в свет в 1882 году. Он говорит, что Дэвис был "морально и интеллектуально выше" любых двадцати федеральных государственных деятелей, и уж значительно превосходил во всех отношениях "стрелочника . . . чье президентство, умри он в своей постели четыре или пять лет спустя, вспоминали бы только как низшую точку американского политического упадка и высшую точку вульгарности. Нечистоту языка и мыслей Линкольна вряд ли бы потерпели в любом южном баре", утверждает Грег.

Возможно, даже контраст между "джентльменской" войной, сторонником которой был Дэвис, и полным разрушением, практиковавшимся такими истязателями мирного населения, как Шерман и Шеридан, задевала некоторых янки. Дэвис считал, что война должна заключаться исключительно в столкновении организованных армий. Он отвергал идею об убийстве мирных граждан и разрушении частной собственности в ходе военных действий. Спустя несколько лет после войны, когда генерал Грант умирал от рака, Дэвис писал: "Я по-человечески сочувствовал ему в его страданиях, во многом потому, что я считаю его гораздо лучше Шермана и Шеридана, занимавшихся мародерством, поджогом домов, надругательством над женщинами." Джуда П. Бенджамин вспоминал: "когда Джефферсона Дэвиса убеждали, не только его друзья, но и члены его Кабинета, что его долг перед народом и армией в том, чтобы прибегать к насилию в ответ на насилие, он неуклонно отвергал такие советы, настаивая, что это противоречит всем представлениям о справедливости и человечности, когда невинные люди страдают, отвечая за преступления таких чудовищ". После войны Дэвис с гордостью говорил: "Я с радостью вспоминаю, что когда наша армия вторглась на территорию врага, собственности не был нанесен ущерб".

Что делало Дэвиса настолько неприемлемым и невыносимым для большинства янки, так это его отказ признать вину или извиниться за свои действия и дело, которое он возглавлял. Он говорил ветеранам Тенессийской Армии, собравшимся в его честь в 1878 году: "Ваша организация нужна для сохранения памяти и священного братства вашей солдатской жизни, против этого никто не может возражать, кроме тех, кто считает дело, за которое вы воевали, недостойным, а ваши действия требующими раскаяния и прощения". Дэвис напомнил этим старым солдатам, что они должны гордиться делом, за которое боролись, и своим поведением. "Ветеран, опирающийся на костыли, чтобы показать, как побеждают в битвах, не должен стыдиться сражения, в котором он был ранен. Успех – не единственное доказательство достоинства, и у вас, друзья мои, хоть вы и потерпели поражение, нет ни малейшей причины для сожалений о флаге, под которым вы сражались или о том, как вы защищали его".

Воспользовавшись этой возможностью объяснить свои взгляды понимающим слушателям, Дэвис высказал то, что было у него на сердце. "Все беды, выпавшие на долю наших институтов, непосредственно коренятся в извращении союзного соглашения и узурпации федеральным правительством полномочий, не делегированных ему", утверждал он. "Все эти события произошли слишком недавно, чтобы требовать их повторения, а разрушения, которые они оставили, и лишения, которые они повлекли за собой, не требуют другого мемориала, кроме материальных и моральных руин, в которые превратилась эта страна". Дэвис все еще верил в отделение: "Моя вера в это право как неотъемлемый атрибут суверенитета штатов была усвоена мной с детства, подтверждена учебой и наблюдением последующих лет, и выстояла, неизменная и непоколебимая, в суровом испытании, которому она подверглась". Он мог высказывать такие взгляды, сказал он своим слушателям, потому что "он не стремился к политической карьере". Его единственным желанием было установление "превосходства тех истин, на которых был основан союз". Что касается его самого, он утверждал: "Я умру, как и жил, твердо веря в права штатов".

Все последние годы своей жизни Дэвис вновь и вновь утверждал эти взгляды в выступлениях, письмах и интервью. Выступая перед благодарной южной аудиторией в 1882 году, он говорил: "Наше дело было столь справедливым, столь священным, что, знай я обо всем том, что должно будет произойти, знай я обо всем том, в чем меня будут обвинять, всем том, что придется выстрадать моей стране, всем том, что придется терпеть нашим потомкам, я бы сделал то же самое снова". [Долгие и продолжительные аплодисменты] Год спустя Дэвис писал своему другу-южанину: "Ничто не наполняет меня большей грустью, чем южанин, просящий прощения за защиту нашего наследия и отрицающий великие истины, на которых основывались все наши институты. Быть раздавленным превосходящей силой, быть ограбленным и оскорбленным – великие несчастья, но их можно снести, если еще остаются люди, отстаивающие истину и с гордостью осознающие правоту нашего дела. Когда южные газеты обвиняют меня в ворошении "мертвых вопросов", мне больно не за себя, но за такое осквернение памяти наших Отцов и тех их потомков, которые поставили на защиту своих прав свои жизни, свою собственность и свою святую честь. Отрицать правоту их дела, просить прощения за его защиту, списывать этот вопрос за неактуальностью – значит отнять у них самое дорогое, то, ради чего они были готовы пожертвовать всем, что у них было".

Корреспондент, взявший интервью у Дэвиса за несколько лет до его смерти, обнаружил, что президент Конфедерации "все так же горячо любит свою землю", и что Дэвис "не сдавался во время войны, не сдается и теперь".

Его упорство, отказ отказаться от своего дела делали Дэвиса особенно невыносимым для врагов. Он так не походил на тех южан, которые после войны столь же поспешно отреклись от своего прошлого, как сделали некоторые немцы после Второй Мировой войны, заслужив тем самым прощение и защиту американцев. Дэвис был точной противоположностью своего земляка генерала Конфедерации из Миссисипи Джеймса Л. Элкорна, заявившего вскоре после войны: "Янки, вы были правы! Мы всегда были и остаемся в Союзе; отделение недействительно. Теперь мы поклянемся соблюдать Конституцию и законы Соединенных Штатов". В доказательство своей искренности Элкорн стал республиканским губернатором Миссисипи в 1869 году и членом Сената от республиканской партии в 1871. Кроме того, он вернул свою собственность, потерянную во время войны, и увеличил свое состояние. Добрые янки поощряли таких "просвещенных" новых южан, как Элкорн, "стремившихся идти вперед в ногу с Севером на пути к Крепкой Нации"; они осуждали Дэвиса, а их газеты клеймили его как "нераскаявшегося" и "величайшего врага Юга".

Дэвис до сих пор несет это бремя. Будь он жив сегодня, даже самая искушенная PR-компания столкнулась бы с трудностями при продвижении его на рынке. Он был слишком честен и слишком политически некорректен, чтобы быть избранным на государственный пост или хотя бы сделать какую-нибудь карьеру в академической сфере, последнем прибежище отверженных. Вряд ли какой-нибудь университетский профессор хотел бы видеть своим коллегой Дэвиса. Сегодня он был бы так же неуспешен в бизнесе, как и после войны. Я даже сомневаюсь, что он смог бы вести ток-шоу на радио. Он был слишком полон достоинства и горд, чтобы лебезить перед кем-либо.

Ничто так не устроило бы янки, как Джефферсон Дэвис в новой роли раскаявшегося грешника, просящего о прощении, но он отказался играть в их игру. Вместо этого он взял на себя бремя проигранного дела, став символическим защитником не только Конфедерации и гордых традиций Юга, но и его народа, культуры, всего того, что янки считали его непростительным прошлым. Джефферсон Дэвис – наш величайший герой, и так это и должно быть. Как никто другой он сносил критику и клевету без раболепия и колебаний. Не прося прощения, он не отказался от своего народа и своего дела. Его образ должен быть повсюду, чтобы напоминать нам о том, что более ста лет он символизировал наше мужество, нашу гордость и наше единство.

В 1882 году, через год после выхода его двухтомной апологии своей личности и дела Конфедерации, Дэвис выступил за то, что янки считали абсолютно непростительным – создание истории Юга, написанной южанами и для южан. "Я бы хотел, чтобы дети наших детей знали не только, что наше дело было правым", сказал он членам Южного Исторического Общества, "но чтобы они знали, что люди, поддерживавшие его, были достойны того дела, за которое они боролись". Дэвис, полный надежды и страсти, описал в своем выдающемся обращении, какой, по его мнению, должна быть история и как она должна использоваться. "Наш долг – сделать так, чтобы память о наших героях была жива", сказал Дэвис. "Мы хотим, чтобы наша позиция была так полно и четко освещена, чтобы те, кто придут после нас, могли бы воздать [нам] должное". Дэвис не призывал к объективности. "Я открыто признаю, что я не доверял бы человеку, служившему делу Конфедерации, и который смог бы представить незаинтересованное описание этого дела." [Аплодисменты] "Я не дал бы и ломаного гроша за человека, чье сердце столь холодно, чтобы быть беспристрастным", признался Дэвис. "Вы можете спросить у школьника младших классов, кто командовал битвой при Термопилах, и он вам ответит. Но, друзья мои, даже в этой аудитории немногие, если их спросить, смогут ответить, кто командовал битвой при Сэбин-Пасс. И тем не менее", сказал Дэвис, "битва при Сэбин-Пасс была более выдающейся, чем битва при Термопилах, и когда найдутся ораторы и поэты, чтобы восславить ее, все человечество сможет это оценить".

Его призыв к ораторам и поэтам запечатлеть деяния героических южан показывает, что Дэвис понимал наследие Юга. Южане, как и их кельтские предки, были народом говорящим и слушающим, увековечивающим многое из своего прошлого в рассказах и песнях. Дэвис сравнил героев Конфедерации с их шотландскими предками: "Да не будет так, что в час нужды будущие поколения, знающие о величии и добродетелях этих людей, воскликнут в момент бедствия, как древний шотландец:

O for an hour of Wallace wight,
Or well-trained Bruce
To lead the fight,
And cry St. Andrew and our right."
(Приблизительный перевод: Где же Уоллес или опытный Брюс, чтобы возглавить борьбу во имя св. Андрея и нашей правоты?)

История, по убеждению Дэвиса, должна вдохновлять изучающих ее. "Пусть подрастающее поколение знает, что делали их отцы, и пусть оно усвоит более важный урок – подражать не только делам, но и мотивам, породившим их. Да сделает Господь так, чтобы сыны, превосходящие величием своих отцов, поднялись на защиту своей страны, когда она будет в этом нуждаться". [Аплодисменты]

Та история, сторонником которой был Дэвис, была неприемлема для янки. Во-первых, она была несовместима с так называемой научной историей, которая преподавалась на семинарах в Германии, а в конце девятнадцатого века была популяризирована в Соединенных Штатах профессорами-янки. В адаптированном для американцев виде эта история делала упор на эволюцию институтов Новой Англии и их вклад в величие Соединенных Штатов. В такой истории не было места бардам и поэтам, которых Дэвис призывал увековечить южные ценности и героев. Во-вторых, история Юга, уважающая южан и их ценности и отдававшая им предпочтение перед северянами и их ценностями, подорвала бы значимость итогов войны. Победителю досталось право написать историю, оправдывающую его победу. Только и всего.

История Британии на самом деле является историей Англии, навязанной всем неанглийским народам Британских островов английскими завоевателями. То же можно сказать и об истории Соединенных Штатов. То, что считается стандартной американской историей – это история янки, написанная жителями Новой Англии или их марионетками для прославления идеалов и героев янки.

В двадцатом веке янки усиливали свой контроль над историческими журналами, университетскими издательствами, коммерческими издательскими домами, подготовкой и распределением профессиональных историков; вследствие этого северная версия прошлого Америки стала историей, чаще всего преподаваемой в колледжах и государственных школах.

Именно на это еще около восьмидесяти лет назад жаловался житель Миссисипи Данбар Роуленд. "Кажется, все смирились с тем, что народ Юга с пренебрежением относится к преподаванию истории Юга во всех наших учебных заведениях", информировал он губернатора. "Такое пренебрежение по отношению к столь важной сфере преподавания проявляется в потрясающем незнании южной и государственной истории среди подрастающего поколения студентов колледжей. Необходимо что-то делать для их просвещения".

Отчасти проблема состояла в том, что профессоры, готовившие южных учителей, приняли доктрину национального единства "Нового Юга" с такой же готовностью, что и южные бизнесмены. Профессор из Южной Каролины Роберт Бингэм заявил в 1884 году, что "величайшей милостью, когда-либо постигавшей нас, стала неудача в утверждении [южного] национализма". Бингэм хвастался, что "прошлое Юга безвозвратно ушло, и у нас нет желания возвращать его. Прошлое Юга невосстановимо, и у нас нет желания восстанавливать его".

Однако такое преподавание идей и установок в южных государственных школах, которое Фрэнсис Батлер Симкинс назвал "образованием, которое не образовывает", часто компенсировалось "сохранением преобладающей традиции". Роберт Пенн Уоррен признавался, что своим сочувственным взглядом на историю Конфедерации он обязан не школе, а скорее "окружающей атмосфере ".
И если сегодня атмосфера Юга все еще наполнена историей Конфедерации, то же нельзя сказать о книжных полках. Сейчас янки контролируют написание, издание и продажу практически всех книг об истории и культуре Юга. Профессоры-янки и южане, думающие, как янки, захватили большинство южных колледжей и университетов. Южане, верящие в традиции, которые так высоко ценил Джефферсон Дэвис, не востребованы и лишены возможности делать карьеру в сфере высшего образования национальными силами, подвергающими их систематической дискриминации. Только янки и приспешники северян, раболепствующие перед врагами южной истории и культуры, занимают важные посты, где они имеют возможность готовить учителей колледжей. Большинство южан сослано в академическую Сибирь, где они вынуждены довольствоваться низкими зарплатами, скудными возможностями для исследований, и редко сталкиваются с одаренными студентами.

Что-то, еще не до конца понятое, но грозящее разрушить нашу культуру, произошло за те сорок лет, что я был профессором в колледже. Южане всегда подвергались дискриминации, но в сегодняшнем образовании она просто свирепствует. Молодым южанам трудно найти работу на рынке, приветствующем политкорректность и презирающем южан. Ни один университет, даже на Юге, не желает нанимать своих уроженцев, особенно тех, которые уважают южные традиции. Не только Джефферсон Дэвис не был прощен своими врагами; та же участь постигла и южан, пришедших после него. Мы низведены до положения, в которое когда-то были поставлены наши кельтские родственники – шотландцы, валлийцы и ирландцы – своими соседями-англичанами. Да поможет нам Бог!

Доктор МакУайни является почетным членом кафедры южной истории Техасского Христианского Университета в Форт Уорт. Он – автор нескольких книг, в том числе Attack & Die and Cracker Culture: Celtic Ways in the Old South. Настоящая речь была произнесена на национальном съезде в Нэшвилле в честь празднования дня рождения Джефферсона Дэвиса в Centennial Park 3 июня 1995 года.